Как вместо коммунизма в 1980 году наступила Олимпиада, так и в 2008-м вместо суверенной демократии пришла президентская шестилетка. Казалось бы,

все в рамках социального контракта периода высокой нефтяной конъюнктуры, который работал несколько тучных лет: «Мы делаем вид, что обустраиваем вам почти европейских стандартов жизнь, вы делаете вид, что голосуете».

Когда действовал предыдущий социальный контракт периода высокой нефти (от Самотлора до Горбачева), формула была схожая: «Вы делаете вид, что работаете, мы делаем вид, что вам платим». В центре контракта – взаимное освобождение. Тогда: отсидел на собрании – и на свою кухню. Сегодня: проголосовал – и… тоже на кухню, обсуждать недостатки текущего политического режима.

Шесть лет в этой матрице – тот срок, на который власть хотела бы пролонгировать договор о взаимном безразличии и недоверии. Обывательские установки, не изменившиеся со времен первого контракта (квартира — машина — дача), и двоемыслие обеих сторон контракта «зашиты» в договор.

Двойное сознание россиян – «все понимаем, но играем по правилам» – достигло таких масштабов, что, мнится, даже президент с премьером сидят на кухне и обсуждают недостатки политического режима,

только поправить ничего не могут – связаны по рукам и ногам разными, там, обязательствами…

Проблема только в одном: это контракт периода высокой нефти, когда конъюнктура настолько благоприятна, что преимуществами и бонусами от нее пользуются все. Сколько ни воруй и ни разгоняй инфляцию – что-нибудь да достанется последней старушке. При этом необязательно проводить реформы. Отличительное свойство такого периода – кажется, что он будет длиться вечно.

Идея увеличения президентского срока – это естественное дополнение к контракту высокой конъюнктуры.

Беда в том, что конъюнктура стала низкой. И старый договор перестает действовать – по естественным, форс-мажорным обстоятельствам. Такое впечатление, что власть этого не осознала и принимает норму Конституции, негодную в новых условиях: сейчас надо думать о формулировании пунктов нового контракта, пролонгация старого решительно невозможна.

И тем самым начальство, как всегда, готовится к вчерашней войне. Точнее, к вчерашнему миру, то есть в обстоятельствах, когда сегодня война (экономическая, разумеется) – уже в ближайшем дворе, кремлевском.

Едва ли скромный или нескромный посетитель кафе «Жан-Жак» всякий раз вспоминает о том, что одноименный Ж.-Ж. Руссо много внимания уделял теории общественного договора и даже приходил к тому выводу, что народ, обнаружив некачественное отправление государством своих обязанностей, может расторгнуть социальный контракт. Но общественный договор – пусть не по Руссо, а скорее по Брежневу – незримо присутствует, иначе то положение вещей, которое сложилось в политической, экономической и социальной практике, давно уже было бы поводом для массового недовольства.

Такая ситуация складывается не впервые. При Борисе Ельцине, когда старое государство было демонтировано, а новое рождалось на принципиально иных основах – основах политической демократии и открытого рынка, тоже был договор, не позволявший недовольству вырываться на улицу.

После событий октября 1993 года и принятия Конституции, зафиксировавшей результаты буржуазной революции, общественное спокойствие в рамках нового социального контракта было обменено на свободу, как политическую, так и экономическую. Государство не могло накормить народ считанными хлебами, зато давало возможность заработать на хлеб.

К концу 1990-х годов, увенчанных кризисом 1998 года, потребовался новый общественный договор – дефолт означал расторжение договора, поскольку заработанное в условиях свободы у многих исчезло. Так постепенно начал формироваться новый контракт, чьи контуры стали ясны как раз тогда, когда поднялась нефть – политические заморозки в обмен на хлеб и зрелища, лоснящиеся от углеводородов.

Лоск и глянец нефтяной эры растворяются на глазах в воронке очистительного кризиса, и потому требуется новый контракт.

И едва ли в его основу могла бы быть положена норма об удлинении срока президентского правления, являющаяся политическим отражением нефтяного благополучия. Которое, надо понимать, закончится раньше, чем через шесть лет начнется сочинская Олимпиада-2014 (еще одно странное совпадение). Символическое значение олимпийских циклов СССР и России и их ритмическое соответствие друг другу как-то пугают…

Итак, углеводородного ресурса для застойного или мобилизационного сценариев нет – они слишком дорогие. Жесткость режима не компенсируется его эффективностью. Почему тогда граждане должны расплачиваться за негодный государственный сервис своими сыновьями (призывная армия, чье существование не оправдано экономически в эпоху инновационной экономики и дефицита трудовых ресурсов) и налогами (они уходят на поддержку равноприближенных предпринимателей и военные кампании, схожие с грузинской)? Скорее всего, компенсаций в виде роста реальных доходов населения больше не будет – их и так-то съедал инфляционный налог, а теперь и подавно. Значит,

придется возвращаться к нормальной схеме общественного договора, многократно описанной классиками, в том числе, например, Джеймсом Бьюкененом в его нобелевской лекции: «На рынке люди меняют яблоки на апельсины, а в политике – соглашаются платить налоги в обмен на необходимые всем и каждому блага: от местной пожарной охраны до суда».

Называется – демократия налогоплательщиков. Нет ничего проще. Как нет ничего сложнее, потому что новый общественный договор потребует восстановления институтов общественной дискуссии и реальной демократии. Никто так и не понял, что это – не погремушка, а экономический инструмент. А вот на восстановление утраченного, кажется, не хватает уже человеческого ресурса: с элитой, чьи мозги размягчены нефтью, а обоняние отравлено газом, строить демократию обратно – дело почти безнадежное.

Так что во время и после кризиса будем жить без контракта – с разрушенным старым и несформулированным новым. Проводится эксперимент...