Интервью с директором галереи 11.12 Александром Шаровым

Почти Кусама

— По какому принципу вы отбираете работы для галереи?

— Мы занимаемся только современным искусством конца 1990-х — 2000-е. Не связываемся с антиквариатом, чтобы не заниматься экспертизой и не переживать, фальшивку людям отдал или нет: как вы знаете, весь антиквариат делается в Одессе на Малой Арнаутской. Кроме того, работы должны нравиться лично мне, иначе как я буду рассказывать покупателю про тех, кто мне несимпатичен.

— Вы же не музей. И не можете работать заведомо себе в убыток просто из-за симпатии к кому-то.

— Работ, которые, на мой взгляд, могли бы легко найти покупателя, но мне не нравятся, у нас нет. Зато есть те, которые очень сложно продать, но я верю, что рано или поздно найдутся покупатели, которые обратят на них внимание. У нас представлены очень разные авторы: Леша Алпатов, Вася Слонов, Ринат Волигамси. Последние два, с которыми мы участвовали на арт-фестивале Cosmoscow, — самые дорогие, их работы стоят от €1,5 тыс. до €65 тыс. Мы продвигаем молодежь, понимая, что на сегодняшний день рыночной стоимости их работы, может, еще и не имеют.

— Как скоро они начинают дорожать?

— Молодые авторы на начальном этапе стоят очень небольших денег. Ты сначала в них вкладываешь, чтобы потом, через год-два участия в аукционах и выставках, они набрали вес. Они могут стартовать с $200–400, а через год их работы уже стоят $1,5–2,5 тыс.

— Каков вообще ваш диапазон цен?

— Рабочий — от €1 тыс. до €10 тыс. Есть некоторое количество объектов, которые стоят меньше €1 тыс. и, наоборот, больше €10–20 тыс. Иногда продаются дороже €20 тыс., но это редкость.

— А почему немного дешевых лотов? Мне казалось, через них как раз проще привлечь новую аудиторию.

— Мы тоже так думали. Объекты дешевле $1 тыс. приобретают начинающие коллекционеры, которые предпочитают не рисковать и не тратить слишком много. Но больше трех-четырех таких работ они вряд ли купят.

— У вас в фондах есть полотна, где на фоне изображен орнамент японской художницы Яеи Кусамы. То есть вы продаете в том числе такое доступное искусство, своеобразный масс-маркет?

— Вы говорите о работе Вовы Колесникова. Отсылки к произведениям других авторов, включение элементов массовой культуры вообще характерная черта искусства нашего времени, не только в России, но и на Западе. У нас есть работа, где за основу взят вообще Вермеер. Есть много тех, кому нравятся художники прошлого, но они и не подумают приобрести современный оммаж классикам в качестве альтернативы. Эти вещи абсолютно самостоятельны и к масс-маркету отношения не имеют.

«Когда страна в едином порыве…»

— Кто ваш клиент?

— Люди бизнеса. Чаще топ-менеджеры. Мужчины — женщин не так много. Основная возрастная категория — чуть старше тридцати.

— Сильно ужалась их покупательная способность?

— Конечно. Если раньше люди легко расставались с деньгами, то сейчас очень жестко торгуются.

— Вкусы у людей изменились? Может, есть запрос на определенные сюжеты?

— После того как в 2011 году пошел экономический спад, работы с темным фоном, а также давящими цветами вообще перестали пользоваться спросом.

Все стало настолько плохо, что людям захотелось позитива, чтобы дома продолжался отпуск с морем, солнцем, небом голубым.

— А на что-нибудь патриотическое, к примеру? Того же Слонова, которого вы продвигаете, нет-нет да и упрекнут в русофобии.

— Вася сделал знаменитую серию «Welcome! Sochi 2014». Из-за нее пострадал [Марат] Гельман, которого убрали из Перми. Был большой скандал, спортсмены написали коллективное письмо, где обвинили автора в том, что он порочит честь и достоинство нашего спорта перед Олимпиадой, «когда страна в едином порыве...».

— Хотя это же чистой воды «клюква».

— Абсолютно.

Это то, какими нас видят иностранцы — кровожадными и с балалайками.

Серия насчитывала около 50 работ, и почти все они уже осели в фондах современного искусства, банках, у частных коллекционеров. Ценность этих примет эпохи будет только расти, так что я не спешу распродавать остатки серии.

Тошнота от розового

— Вы тучные годы на арт-рынке не застали фактически, начали в 2006-м, первую галерею открыли в 2008-м, при этом в Барвихе. Почему там? Рассчитывали на состоятельных клиентов, которые скупят все просто потому, что могут?

— Случайно, у знакомых было там небольшое пространство. Намеренно помещение в Барвихе в надежде на богатую клиентуру мы не искали. Из тех, кто к нам там заходил, мало кто действительно интересовался искусством.

Чаще всего это была условная девушка с телефоном, которая, не прекращая разговаривать по нему, что-то фотографировала и говорила: «Мне что-нибудь розовое нужно». Меня, честно говоря, тошнило от этого — не для того я все это затевал, я же отбирал этих ребят.

— Покупатели бывают разные: кому-то арт-порно, а кому-то розовое подавай. Когда в 2011-м переехали на «Винзавод», не растеряли клиентов?

— Здесь арт-кластер, другой масштаб. На выставки приходят критики, музейщики.

— А там сразу покупатели.

— Большинство за нами пришли сюда. А в Барвихе оставался единственный путь — делать сетевые арт-салоны вроде тех же салонов красоты.

Кислая «клюква»

— У вас был одно время филиал галереи в Аризоне, в США. Почему там?

— Опять же случай: моему другу, у которого в Финиксе квартира и небольшая галерея, понравилось то, чем я занимался, и мы договорились представлять наш контент в Аризоне. Это место активно с октября по апрель (после пекло 50-градусное, потому что рядом Невада и Аризона). Туда приезжает вся Америка — дантисты, пластические хирурги, менеджеры. Для них все выстроено: поля для гольфа, хорошие отели, центры для конференций и симпозиумов .

И в Фениксе есть район Скоттсдейл, где сосредоточено более 300 галерей. Конечно, большинство выставляются с акцентом на Большой каньон и на коренных жителей, индейцев. Потому что рядом резервации.

— А вы туда пришли с нашими художниками. Кто покупал там, американцы или русские?

— Американцы. Если заходили наши, обычно говорили: «Ой, русские? Да у меня есть друг художник, он нарисует и дешевле, и лучше». Или просто убегали в ужасе от воспоминаний.

— Слишком своеобразной ностальгией торгуете?

— Были и те, кто обвинял нас в чернухе из-за того же Слонова, что позорю страну. А американцы думали, что мы протестные, что так смело говорим о том, что у нас все плохо. Совсем немного въедливых, кто понимал, что все это юмор, «клюква», хотя это и лежит на поверхности.

Нам хотелось показать российских ребят, что сейчас в стране происходит. Ведь наш рынок очень скудный. Мы в этом котелке варимся, какой-то запах разносится, но никто не понимает, что там. Иностранные галереи и крупные коллекционеры к нам почти не приезжают.

— Мы для них такие неинтересные?

— Современное российское искусство — слишком локальная история для тех, у кого есть деньги. Для них этого рынка просто не существует.

Как продать покойника

— У вас есть еще галерея в Сингапуре. Зачем вы туда пошли?

— Совершенно простой ответ: случайно.

— В Сингапуре не бывает случайного. Если бы вы мне сказали, что решили открыть филиал в Нью-Йорке, это был бы простой ответ.

— И тем не менее — из-за детей. Туда переехала семья. Сингапур — город экспатов, а они хорошие клиенты, сингапурцы покупают гораздо меньше. При этом около восьми серьезных галерей закрылось в Сингапуре в прошлом году.

— Арт-рынок обваливается потихоньку и там?

— Да. Государство изменило налоговую политику в отношении сделок с недвижимостью, увеличив налог с продаж. В результате стало невыгодно заниматься спекуляцией. Раньше богатые выходцы из Китая, Малайзии и Индонезии скупали целые этажи. Теперь там никто не живет. Упали аренды на квартиры. Экспатов стало меньше, потому что компании урезали бюджеты. Интерес к искусству, соответственно, упал. Плюс специфика сингапурского жилья: очень много стекла, стен, для того чтобы вешать картины, не так много. А те, кто может позволить себе дом на острове Сентоза, скорее, приобретут арт-блокбастер, мы для них слишком дешевые.

— Какие тогда перспективы у вашего филиала?

— Какое-то время, я думаю, он еще просуществует. Но потом мы будем либо реорганизовывать, либо продавать, либо вводить местных в состав. Или нужно уже заниматься покойниками, при этом не российскими, типа [Дмитрия] Краснопевцева, потому что слишком локальная история, а мировыми, с богатой аукционной историей, желательно уровня Дали и Пикассо. Потому что китаец, который живет в Сингапуре, первым делом спрашивает про автора: «Он живой или умер? Сколько ему лет?» То есть художнику должно быть не меньше восьмидесяти, тогда прагматичный азиат, может, и купит его работы.

— В Сингапуре довольно много русских. Что их интересует?

— Антиквариат. Его, как и акции, драгоценности, картины, хранят в свободном порту. Но за бункер с таким уровнем охраны приходится очень дорого платить.

Ковровый базар

— Какие тенденции сейчас на рынке современного искусства?

— Можно выделить несколько. Во-первых, диджитал, когда все построено на цифровой обработке, высоких технологиях, использовании 3D-принтеров. Во-вторых, это объекты, которые выполнены настолько идеально, что иногда не понимаешь, что это — произведение искусства или тиражная вещь для интерьера? Кроме того, наметилась противоположная тенденция на фоне всего этого цифрового, идеального — народ снова обратил внимание на живопись, на то, что сделано руками. Из рынков, наверное, американский самый живой.

— Сколько стоит туда вход?

— Мы сейчас готовимся к Art Miami, которая пройдет в ноябре. Стенд у нас 35–36 кв. м. Базовая стоимость участия $18–20 тыс. Плюс застройка, свет, перелет, проживание, логистика, наем местного помощника, потому что иначе на стенде не справишься. По самым скромным подсчетам, участие в ярмарке обойдется в $25–28 тыс.

— И как будете отбиваться? Повезете бестселлеры?

— Емкость стенда небольшая. При ковровой развеске там поместится 20 работ. Но так никто не делает, иначе это просто крик о том, что нужно побыстрее все слить. Если я выставлю работы по $3–3,5 тыс., то не окуплю расходы. При этом передавить ценой нельзя — не купят ничего. Но и упасть низко тоже нельзя — все равно все торгуются. Наконец, нельзя все время возить одних и тех же продаваемых авторов, надо впускать свежую кровь.

— У вас есть основной упаковочный бизнес. В тяжелые времена галерейную деятельность из него финансируете?

— Конечно. Все ремонты, аренды, зарплаты при отсутствии продаж оплачиваются оттуда. Если два месяца нет продаж, мне никто не предложит: «Ладно, будут деньги — отдашь». Организация арт-бизнеса без финансовой подушки невозможна.

— И все-таки вы рассчитываете, что в этом году галерея закончит в плюсе?

— 13-й год был тяжелым, 14-й лучше. 15-й мы прошли хорошо. Каким будет 16-й, сказать можно будет только в ноябре. Сезон открылся, все возвращаются из отпусков. Два месяца могут дать столько же, сколько семь месяцев работы, а могут, наоборот, увести еще больше в минус.