За комнаты моей окном
Лишь тополь, тополь неподвижен.
Конечно, дальше снова дом,
Но я так далеко не вижу.

Под тополем скамейка есть,
И днем сидеть на ней приходит
Мой сухаревский человек,
Безумный долговязый хроник.

С утра он в чебуречной пьет,
Теперь в толпе ворон и кошек
Он слово «Крым» в тиши орет
И каркает, как старый коршун.

Безумец бедный, речь твою,
Мне кажется, я понимаю,
Язык звериный узнаю
И понимающе киваю.

Ты воешь, воешь, а потом
Идешь походкою беспечной
За милостыней и бухлом
Обратно к старой чебуречной.

Но есть окно другое, в нем
Мерцает в голубом эфире
Желеподобным киселем
Безумец из иного мира.

Он «Крым» кричит назло врагам,
Но отдыхать на всякий случай
Он едет в город Амстердам,
Не в сухаревский наш гадючник.

Средь праздных геев и торчков
Он, чтя размах национальный,
Как Петр, расслабиться готов
В чужой стране бисексуальной.

Когда-нибудь и я свихнусь,
И слово «Крым» орать я буду,
Москвы бессмысленную гнусь
Я, как они, тогда забуду.

8 Марта, площадь, смог,
Непобедимое похмелье.
И этот черненький снежок,
Словно в последний день Помпеи.

Здесь из земли торчат кусты,
Собравшиеся распуститься,
Здесь носят женщины цветы
И расцветают злые лица.